Допрос Олега Смирнова, хотя на него и возлагались огромные надежды, был кратким. Колосов четко помнил свое обещание, что основателю «Табакерки грез» будут задаваться лишь конкретные вопросы, какими бы нелепыми и странными они ни казались на первый взгляд. За Смирновым на дачу отрядили сыщиков из отдела по раскрытию убийств. И когда режиссера доставили в опорный пункт, в доме недопрошенными оставались лишь Хованская и мальчик. Такое «рассредоточение» фигурантов вполне устраивало стражей порядка, стремившихся свести до минимума контакты между подозреваемыми. Однако у Колосова сложилось впечатление, что после гибели вдовы обитатели май-горской дачи и сами не особенно стремились к тесному общению друг с другом.

Когда Смирнов переступил порог опорного пункта, вид его снова поразил Колосова. Если раньше режиссер выглядел не слишком-таки презентабельно, то теперь… теперь от прежнего Олега Смирнова, известного всей стране по фильмам и фотографиям в газетах, не осталось и следа. Перед ними был старик или неизлечимо больной.

«Дикий взгляд» – другими словами Колосов просто не в силах был передать выражение его глаз. Это был взгляд человека, который видит цунами или тайфун, вот-вот готовый обрушиться на его голову, а у него уже нет возможности спастись. И Колосову стало при взгляде на Смирнова очень не по себе.

– Садитесь, Олег Игоревич, пожалуйста, вот сюда. – Караулов, которому предстояло официально допрашивать Смирнова, поднялся ему навстречу. – Вам что, плохо? Снова приступ? Может, «Скорую»?

– Нет. Ничего не нужно. Извините. – Смирнов грузно опустился на стул.

«Старик, совершенная развалина, – подумал Колосов, и сердце его защемило. – Ведь держался-то прежде молодцом, и вот в несколько считанных дней одряхлел…»

– Олег Игоревич, мы пригласили вас в качестве свидетеля по уголовному делу, – Караулов пристально разглядывал Смирнова. – Вы, конечно, понимаете, насколько все это серьезно. Вольно или невольно, но вы оказались причастны к делу о трех убийствах.

– Я… я никогда не предполагал, что такое может случиться. Не верил… Саша умерла… – Смирнов словно произносил заученный текст старой, набившей оскомину трагедии. – Я просто не верил, что такое возможно…

И тут Колосову бросилась в глаза одна деталь. Он замечал ее и прежде, в беседах с другими обитателями май-горской дачи. Но поначалу не придавал значения этим странным ПАУЗАМ В ВОСКЛИЦАНИЯХ. Точно это пробелы каких-то привычных слов, произнести которые язык не поворачивался. Слов, касающихся…

Ни Смирнов, ни Сорокин, ни покойная Александра Модестовна, ни Ищенков, как припоминал Никита, никогда не употребляли восклицаний с обращением к Богу – самых обычных, из тех, что у всех на устах: «господи», «боже мой».

– Олег Игоревич, вы позвонили в милицию и сообщили об убийстве. Почему вы в тот момент были уже уверены, что Александру Чебукиани убили, а не что с ней приключился сердечный приступ? – спросил Колосов.

– Саша была мертва, когда я подбежал… Я подумал… Вы же говорили, что после смерти этой несчастной девочки тут была еще одна смерть, умышленное убийство. И я подумал… это снова произошло.

– Вы кого-нибудь подозреваете?

Смирнов вытащил из кармана платок. На этот раз самый обычный – клетчатый, носовой; промокнул вспотевший то ли от нестерпимой духоты, то ли от волнения лоб.

– Я никого не подозреваю, – сказал он.

– Олег Игоревич, будьте добры, вашу руку. Левую, – попросил Колосов. – Где вы так поранились? Давно?

– Во время репетиции. В театре. – Смирнов опустил руку. Она повисла плетью.

– Зря вы нас обманываете. Нам многое известно. Учтите, – подал голос Караулов.

– Что вам известно? – глухо спросил Смирнов.

– О ваших отношениях с Хованской. О Школе так называемой холистической психологии. Об этой чертовой черной мессе на горе!

– Я впервые слышу от вас о холистической психологии, молодой человек.

Странно, но тут Колосову показалось, что фигурант не лжет. Возможно, ни о какой такой Школе у него с Хованской речь не шла. Ведь она (как выяснил Обухов) давно уже считалась у своих прежних единомышленников – «холистистов» самозванкой. И, возможно, со Смирновым они сошлись совершенно на иной почве… Так на какой же?

– Олег Игоревич, ответьте мне, вы вот… в церковь ходите? – спросил вдруг Колосов. – Сейчас вон коллеги ваши по творческому цеху каждое Рождество и Пасху в Елоховском соборе как примерные христиане со свечкой выстаивают. А вы ходите в церковь?

– Я не примерный христианин.

– Я же не спрашиваю вас, верите ли вы, я только хочу узнать: хотя бы случайно в храм заглядываете?

Смирнов пожал плечами. Попытался усмехнуться. Усмешка вышла кривой и жалкой.

– А в ведьм вы верите? – задал Колосов, не моргнув глазом, следующий вопрос.

– Вы что… вы что, шутите, молодой человек?

– Нет, не шучу.

– Простите, это… это… да что за чушь? Это розыгрыш, что ли, дурного тона?!

– Юлия Павловна Хованская, как я слыхал, считает себя истинной, настоящей ведьмой и, кажется, успешно кое перед кем эту роль разыгрывает.

– Юлия Павловна не идиотка, – Смирнов снова пожал плечами. – Простите, но я никогда не думал, что в милиции мне начнут задавать подобные дикие вопросы.

– А какой же вопрос не покажется вам диким, Олег Игоревич? – подхватил нить беседы Караулов. – Я, например, могу и такой задать: не имеете ли вы, вы лично, самого прямого отношения к тому, что происходит в Май-Горе?

Смирнов понес руку к горлу.

– Очень душно, – сказал он хрипло. – Откройте окно, будьте добры.

Прохлады это не принесло. В опорном пункте стало еще жарче от льющегося в окно послеполуденного зноя, жгучего солнца.

– Ваша жена в курсе, что вы ездите к Хованской? – спросил Колосов.

– Мы живем сейчас раздельно. Вон, в бульварной газетенке об этом можете прочитать. Наташа не требует с некоторых пор от меня никакого отчета. Вообще не требует ничего. Ни-че-го. Простите за любопытство, молодые люди, а вы сами-то женаты? Семьи, дети есть? – Смирнов переводил взгляд с их лиц на окно, на пол, на сейф, на свои бессильно лежащие руки, словно не мог сконцентрироваться на каком-то одном предмете.