Колосову тоже смертельно хотелось спать. Глядя на себя в зеркало, он с трудом удерживался от жесточайшей самокритики. Если дела пойдут так и дальше, он все больше и больше начнет смахивать на водевильного сыщика из дешевых детективов, этакого «майора из МУРа» или, на худой конец, «полковника с Житной», который не спит месяцами, не ест, не отгуливает годами отпуска, не целуется с девицами и красивыми вдовами, глаз не кажет в отчий дом, а с маниакальным упорством днями и ночами, в зной, град, снег, лютый мороз все служит и служит святому делу охраны общественного порядка – раскрывает, раскрывает, но, увы, до самой последней книжной страницы так и не раскроет суперкрутое и жуткое «общественно опасное противозаконное деяние».

БОЖЕ МИЛОСТИВЫЙ, КАК ЖЕ ОХОТА СПАТЬ! Колосов созерцал себя в тусклое зеркальце главковского туалета. И на кой черт он только явился сегодня на работу? Все равно ведь в таком позорном сонном виде делать ничего невозможно. Он с горькой нежностью погладил себя по небритой щеке. Двойник в зеркале жалостливо скопировал жест. Эх ты, бедолага, ну спи… Как это там Высоцкий пел про Химки и Медведки?

Но голова была набита как ватой. И немудрено: они с Модиным проговорили всю ночь и выкурили, наверное, целый вагон сигарет. К шести утра малость прибалдевший от обилия информации, сигаретного дыма и пары-тройки пропущенных за беседой рюмок дорогого коньяка (дешевого у Модина, естественно, не водилось), Колосов отвез клевавшего носом конфидента в аэропорт. Самолет Модина вылетал в 7.30.

В главке на оперативке у шефа Колосов уселся так, чтобы с начальственного кресла видно было его как можно меньше: в уютнейший уголок за гигантскими напольными часами, переходившими по наследству с незапамятных, еще довоенных времен к каждому новому владельцу кабинета начальника Управления уголовного розыска. Стыд и позор, конечно, вот так кемарить на совещании, где с коллег щедро снимали стружку и толковали о глобальнейших вопросах стабилизации криминогенной ситуации в регионе, но… Но Колосов был не кремень, а всего лишь человек. И, как всякий человек, слаб.

К тому же глаза его просто сами собой закрывались. И в родном кабинете на первом этаже продолжалась та же мука. Страшно даже было подумать о том, что вот сейчас зазвонит телефон, заглянет сослуживец с каким-нибудь рапортом или справкой и надо будет снова что-то кому-то объяснять, давать ЦУ, куда-то ехать, одним словом… Звонить, например, в РУБОП – вот на численнике как раз перекидном это отмечено: звонить всезнайке Обухову, контролировать исполнение… переданного параллельной структуре на исполнение запроса об установлении…

– Эт-то что еще за фокусы? Па-адъем! Смир-р-р-на-а!

От этого генеральского рыка звякнула и с грохотом обвалилась фрамуга на окне. В кабинете сразу стало свежо. И к этой утренней свежести примешался аромат заковыристой туалетной воды или духов. Колосов кое-как привел в порядок мысли, разлепил веки. Ба, Гена Обухов на пороге – легок на помине! При полном параде, в галстуке, начищенных щегольских ботинках, и улыбка, насмешливая и покровительственная, – все тридцать два зуба напоказ. Однако откуда у этого стиляги такой великолепный начальственный бас?

– Не спи – замерзнешь. Салют, компендаторе. – Обухов плюхнулся на стул перед Колосовым. – Что, веселенькую ночку провел?

– Угу. – Колосов слабо кивнул, потянул носом: благоухание, лепота! – «Юнкерский»? – вяло спросил он Обухова. – Ну, одеколончик? Я рекламу слыхал, тезка мой Михалков рапортовал – мороз, дескать, рождественский, лошадиный пот, рюмашка водки… – Он мечтательно зажмурился. Он был сейчас такой слабый, ленивый, такой сонный и добрый, что любил, казалось, весь мир без купюр. Любил даже этого вот охальника Генку, который громыхал как иерихонская труба, и благоухал, как клумба.

– Прочисти мозги, – скомандовал Обухов деловито. – Я и так ради этой вашей ерунды на час все мероприятия по «Альбатросу» сдвинул.

– «Альбатросу»? А, это, – Никита смутно припоминал дела давно минувших дней: ТОО по производству мясных консервов, лотки фарша и того, пристегнутого наручниками фраера…

– Прочисти мозги, – повторил Обухов. – На вот, любуйся, – он придвинул по столу к Колосову сколотую скрепкой пачку документов – распечаток компьютера. – Это все по той ерунде, которую ты, заручившись поддержкой самого, спихнул на исполнение моим орлам. Данные, как в вашем запросе было указано, на Олега Смирнова и прочую твою гоп-компанию. Господи, Никита, каким вы тут бредом начали заниматься! Если бы не указание самого (так лаконично Обухов именовал высокое начальство), хрен бы ты у меня такой информации дождался. – Он встал и направился к двери. Такой занятой, такой наглаженный, такой ароматный, как пасхальный розан…

– Спорим, Гена, никуда ты сейчас не уйдешь. – Колосов придвинул к себе распечатку. – Звони в отдел, – он придвинул телефон. – «Альбатрос» и вся эта твоя кедровская шишголь подождут. А ты, будь ласков, сядь на место.

– То есть? – от такой дерзости Обухов даже споткнулся на пороге.

– Май-горское дело, как нам кажется, имеет прямой выход на самоубийства в Старо-Павловске. На смерть Ачкасова и… – и тут Колосов выдержал свою неподражаемую паузу, – и на гибель прокурора Полунина и его семьи.

– Кому это «нам» кажется? – ревниво и быстро спросил Обухов, возвращаясь к столу.

– Мне и следователю прокуратуры. Это дело в самой ближайшей перспективе – наше с потрохами. Не хочешь присоединиться?

Обухов сел на стул верхом, как на боевого коня. Он сейчас был похож на золотоискателя, которого пока еще не очень желают брать в долю. А он и сам колеблется: стоит ли? А вдруг лопухнешься вместе с самонадеянным коллегой из параллельной структуры?

– Выкладывай, – сказал он и по-хозяйски потянулся к колосовской пачке сигарет на столе.

– Подождешь. Сначала я ознакомлюсь с этой, как ты выражаешься, «ерундой».

Обухов курил и злился. Колосов читал, восхищался. Да, Генка работать умеет. Гласно и негласно. И источники у него в полном, так сказать, наличии, и связи, и возможности… Ничего не попишешь: белая кость, РУБОП. Они на коллекционировании компры собаку съели. Аж зависть берет!